Прибытие

«Хочу больше коров» — что бы это значило? Речь идёт про скотину (в хорошем смысле)? Или про библейскую меру объёмов? Или про сотрудников СМИ? Или даже про «что-то антиобщественное или с сексом связанное»? Лингвисты подскажут, мол, для понимания смысла важно знать контекст. А лингвисты, вдобавок знакомые с древним санскритом, припомнят, что так с оного переводится слово «война» — поводом для которой когда-то могло стать желание отобрать чужое стадо. Крупный рогатый скот связан с вооружённой борьбой теснее, чем кажется на первый взгляд. Язык с мышлением — тоже.

Языковеды, задорно гикая, обскакали Альберта Эйнштейна: он не то что сформулировать свою теорию относительности — родиться не успел, а они уже соорудили собственную гипотезу [лингвистической] относительности. Согласно ей, язык определяет сознание — ну или как минимум влияет на неязыковое поведение. Вот радость-то для Луизы Бэнкс, которую назначили переводчиком с инопланетянского!

Луиза — неординарный главный герой нашего времени. Во-первых, она человек науки, а не действия (хотя в решительный момент способна и на экшен). Во-вторых, она избранная, а не избранный. В-третьих, у неё особые отношения с воспоминаниями.

Сюжет — ей под стать. Но прежде чем перейти к нему, имеет смысл пуститься в злостные обобщения с элементами передёргов и трансляций веского мнения левой пятки — то есть попытаться разделить всю научную фантастику на несколько ветвей. Первая ветвь: привычные образы и проблемы в непривычном сеттинге (вспомним «Звёздные войны» и прочие космооперы). Вторая: невиданное допущение, влияющее на привычный мир (возьмём рассказы Роберта Хайнлайна типа «И построил он себе скрюченный домишко» и «Все вы зомби» — каждый из них закручивается вокруг одной диковины). Третья: eye candy — конфета для глаз, щедро тешащая этот орган чувств, но обычно не заморачивающаяся ни продумыванием сеттинга, ни завязыванием извилин узлом (поскольку занесение в данную категорию холиварогенно, обойдёмся без примеров).

Повесть «История твоей жизни» Теда Чана, лёгшая в основу фильма, объединяет первые две категории: в ней описана почти обыденная работа учёных, которые сыплют терминами, применяют классические методы — и открывают нечто, ведущее к большим переменам. Такое сидение на двух ветвях в случае Чана неудивительно, он умеет сказать многое в малом. За четверть века написал всего 15 текстов, причём коротких — рассказов и повестей, зато в полном соответствии с поговоркой «редко, но метко»: ни один выстрел не ушёл в «молоко», наград у Чана больше, чем произведений, — аж 16, включая престижные «Хьюго», «Локус», «Небьюла».

И тут пришёл Дени Вильнёв. Перенести двухветвевое произведение на экран, не добавив ему лучшую черту третьей ветви — атмосферный визуал? Немыслимо! Вильнёв бы скорее бы сам себя за затылок укусил, чем завернул эффектное содержимое в блёклую неказистую упаковку. Как результат, в «Прибытии» есть где найти параллели с реальностью, есть над чем поломать голову и есть на что посмотреть.

Вильнёв — специалист по превращению полотнища киноэкрана в прозрачное стекло: зритель словно оказывается в считанных шагах от героев, кожей чувствует искрящее напряжение, вязкую клаустрофобию. Режиссёр остался верен себе и в пристрастии к видениям, теням, изменённому состоянию сознания — причём не мелочился и нанёс по протагонистке удар сразу с двух сторон.

А вот вопросы из разряда «Что и как едят гектаподы?» Вильнёв со сценаристом Эриком Хайссерером обошли молчанием, их инопланетяне более неземные, почти потусторонние. В линии девочки киношники тоже поорудовали ножницами, но уже по иной причине: то, что работает на бумаге, не сработало бы на экране. Поэтому за подробностями жизни отдельных героев — добро пожаловать в первоисточник. Однако в целом создатели фильма больше прибавили, чем убавили: введены новые персонажи и ситуации, гораздо сильнее ощущаются планетарный масштаб и актуальность. То, что в повести было намечено лишь пунктиром или вовсе проигнорировано, в фильме обросло обоснованиями и подробностями. Недаром экранизация длится почти два часа — умудряясь ни на минуту не становиться скучной (гнетущей и дотошной — да, но у Вильнёва это фирменная черта, а не случайный просчёт). Даже если знаешь основной твист заранее.

Твист и пресловутые инопланетяне здесь вообще не главное. Научно-фантастический фильм о первом контакте с пришельцами глядит не вверх, на звёзды, а вокруг, на людей. Он показывает, что игра может быть средством общения, а язык — искусством. Что в некоторых случаях сделать перевод с инопланетянского на человеческий проще, чем с человеческого на человеческий. Что если хотите понять другого, то важно открыться ему, снять броню насторожённости… или ещё что-нибудь. И ключевым вопросом становится не сосредоточенный на фантастическом открытии, а другой, известный на Земле с незапамятных времён: что лучше — иметь и потерять или не нарушать стабильность своего одиночества ни радостями, ни горестями?

Впрочем, если бы авторы просто взяли прописные истины и стародавние дилеммы, приклеили к ним пару антенн да светодиодов для маскировки и на этом основании нарекли научной фантастикой, то у них получился бы сильный крен в сторону первой ветви. Но нет, Вильнёв и компания не таковы, они устроили представление похлеще китайских эквилибристов с зонтами: не упали полностью ни в одну категорию — уделили внимание им всем и ловко станцевали на тонких гранях между ними. Недаром к работе над фильмом были привлечены Стивен Вольфрам (да-да, тот самый — физик, математик, программист, писатель) с сыном Кристофером, которые по просьбе киношников проверяли на точность терминологию, графику и прочие научные детали. Недаром растроганные лингвисты после просмотра могут выдать на-гора тысячу переводов и синонимов слова «замечательно», а любители умного кино — полезть брататься (взаимно!) с любителями кино развлекательного. В «Прибытии» нет кругов на полях — зато есть другие, разнообразные и многозначные, простые и сложные одновременно; за них авторы в полной мере заслужили круг почёта.